По просьбе наших читателей мы знакомим их с историей русских в Южной Австралии, которая не менее богата и интересна, чем более известная история русского присутствия в Новом Южном Уэльсе, Виктории и Квинсленде.
Первым русским кораблем, посетившим Аделаиду 9-15 мая 1870 г. (все даты по н.ст.), был русский корвет "Боярин", под командованием капитан-лейтенанта Василия Федоровича Серкова. Увы, первое знакомство русских с населением этой молодой колонии оказалось не особенно удачным. Участник плавания Александр Конкевич, опубликовавший свои воспоминания об этом плавании в полубеллетризированной форме под псевдонимом "Беломор", рассказывает о встрече с корреспондентом местной газеты, который сумел попасть на корабль вслед за лоцманом: "Мы совершенно упустили из вида, что имеем дело с антиподом-австралийцем, для которого наши морские обычаи и законы общежития могли быть неизвестны и даже смешны. Когда он уселся с ногами на диван [в кают-компании] и, не снимая шляпы, стал допрашивать офицеров о переходе с мыса Доброй Надежды, о размерах и вооружении корвета и дальнейшей программе его плавания, то получил приглашение сообразоваться с кают-компанейскими правилами." И хотя дальше беседа пошла вполне дружелюбно, на следующий день моряки увидели, что в местной газете их "разделали самым бесцеремонным образом. Чего, чего только не было напечатано и крупным и мелким шрифтом на большом листе газеты о прибывших московитах, о их хищных намерениях, о незнании азбуки морской вежливости, о ничтожестве и бессилии русского флота и т.д." Надо сказать, что хоть Конкевич и сгустил краски, газета 'The South Australian Advertiser' действительно писала с изрядной долей снобизма: "Офицеры были умеренно корректны, но далеки от искренней сердечности, впрочем, возможно, один-два дня, проведенные ими в нашем порту, и улучшат дело как в этом плане, так и в отношении чистоты судна". Отдавая должное аделаидцам, надо сказать, что один из местных жителей, Джон Бикерс, в письме редактору газеты написал, что ему было стыдно читать "оскорбительные замечания" газетчиков. "Что теперь сможет сказать о нас и о хваленом гостеприимстве Джона Буля этот великий народ?" с возмущением писал он. Но к тому времени, когда было опубликовано это письмо, русский корвет уже покинул порт.
Во время визита "Боярина" в Аделаиде жил некий русский, две содержательные статьи которого, подписанные псевдонимами «Д.» И «T. G.», в начале 1871 г. были опубликованы в «Кронштадтском вестнике». Хотя автор и не раскрывает своего инкогнито, но по косвенным свидетельствам можно заключить, что это был человек с литературными способностями, в свое время поживший на русском Дальнем Востоке, возможно бывший морской офицер в отставке, состоятельный, вхожий в высшее колониальное общество, и, как кажется, довольно критично относящийся к австралийской жизни. В одной из своих статей в "Кронштадтском вестнике" он писал:
"Из русского вы не найдете ничего в Аделаиде, кроме стеариновых свечей Невского завода и то контрафакции [подделки], и двух пушек из-под Севастополя, присланных королевой в дар Аделаиде. Пушки эти помещались сначала в ботаническом саду на показ почтенной колониальной публике, но потом нашли, вероятно, что держать подобные предметы вместе со зверями, птицами и растениями не совсем прилично, поэтому перевезли их в артиллерийский парк, где они могут служить поучительным примером для колониальной артиллерии, металл орудий которой далеко уступает нашему, да и самые орудия, кажется, времен Нельсона и Абукирского сражения. Как бы то ни было, колониальные артиллеристы, не краснея, сознаются в превосходстве нашего артиллерийского металла.
В Аделаиде находятся консула почти всех держав, даже Бельгии, державы вовсе не морской, за исключением России; хотя русским очень редко приходится бывать в этих странах, однако такой факт, как прибытие императорского российского корвета "Боярин", может повториться опять, и, если будет консул в Аделаиде, множество затруднений могут быть устранены при посредстве его. Я знаю некоторых из представительных личностей в городе, пользующихся всеобщим уважением и почетом, и уверен, что они за великую честь и счастье сочли бы без всяких субсидий со стороны русского правительства представлять такую великую нацию, как Россия, и с радостью заплатили бы 50 и даже 100 фунтов за форму, присвоенную этому званию, чтобы щеголять на балах и официальных собраниях у губернатора и при открытии парламента".
В конце 1881 г. с Аделаиды начал свое знакомство с Австралией русский путешественник Эдуард Романович Циммерман. Его детальные очерки об этом путешествии печатались в журнале "Отечественные записки". Свой рассказ об Аделаиде он начал словами: "Если б не уверенность, что, пересекши экватор, мы находимся в южном полушарии, а не в Европе, то с первого взгляда, прибыв в Аделаиду, всякий мог бы подумать, что попал в один из городов старой доброй Англии. Город, хотя и новый и чрезвычайно правильно по компасу выстроенный, как будто целиком перенесен сюда из какого-нибудь английского графства. Архитектура домов, или скорее отсутствие всякой архитектуры, устройство подъемных окон, магазины и размещение в них разных товаров, самые эти товары , аптеки и торгующие вином так называемые бары все вывезено из Англии". Причину этого он ищет в истории создания колонии Южная Австралия, куда, в отличие от Америки, "никто не переселялся по нужде или вследствие гонений и никто не думал порвать связь с родиной. Тут переселение было затеей людей иного свойства: оно большею частью было делом чистой спекуляции вследствие гоньбы за наживой", - пишет Циммерман и рассказывает о системе колонизации Уэкфильда, применявшейся в Южной Австралии в интересах крупных землевладельцев из Англии.
Но познакомившись поближе с Аделаидой, он заметил здесь некоторое своеобразие. В частности его заинтересовала идея полной свободы вероисповедания в Южной Австралии, объявленная при ее основании и последовательно осуществлявшаяся на практике. "Церквей здесь, - писал он, - даже чересчур много для такого небольшого города: я насчитал их в Аделаиде более тридцати, и это на 35,000 жителей; так что почти на каждую тысячу душ приходится по одной церкви. Едва ли даже в гордящейся своими златоглавыми храмами Москве окажется такое относительное обилие их". Он объяснял это тем, что каждая из религиозных конфессий имеет по одной, а то и по нескольку церквей в городе. Впрочем, сами церкви не произвели на него большого впечатления очевидно, для Циммермана, долгое время жившего в Москве, она оставалась эталоном. "Здесь церкви не бросаются так в глаза, как выстроенные в византийском вкусе храмы в Москве, оттого что архитектура их здесь зачастую мало чем отличается по наружности от архитектуры обыкновенных домов; так что церковь не сразу заметишь по маленькому, часто вовсе незаметному крестику" на фронтоне. "Но что касается до звона колоколов, то, конечно, Москва остается недосягаемою. С этим нечего и сравнивать звон при здешних церквах. При них бывает обыкновенно по одному весьма малых размеров колоколу, издающему какой-то дребезжащий, унылый звук". Он обратил внимание на то, что вследствие принципа полной веротерпимости в колонии, "преподавание закона Божия не допускается в школах", чтобы ни одно из религиозных направлений не имело преимущества перед другими.
Особенно привлекло Циммермана в Аделаиде преображение города в субботу вечером. Если в остальные дни жизнь в городе к вечеру замирала, то выйдя на улицу в субботу, он был удивлен, обнаружив, что театры, концертные залы, магазины и лавки, "освещаемые многими газовыми рожками, сияют в полном блеске", а по улице, запрудив даже мостовую, валит толпа, "состоящая большею частью из простого люда. Тут показались такие личности, каких вовсе нельзя встретить в городе в иные дни: широкоплечие, неуклюжие рабочие с заскорузлыми руками, дебелые жены их; немцы-фермеры со всею семьею, т.е. с женой и кучею детей мал мала меньше", в то время как местной "аристократии" совсем не было видно на улицах. Оказалось, что перенеся в южное полушарие английский обычай, согласно которому "в воскресенье не дозволяется ни работать, ни торговать, ни даже предаваться каким-либо увеселениям, весь этот день следует посвятить церкви", австралийцы нашли выход для того, чтобы "рабочий люд" хоть раз в неделю мог "отвести душу и насладиться городскими удовольствиями". В субботу рабочий день в мастерских и на заводах заканчивался сразу после полудня и, получив расчет, рабочие спешили в город для покупок и увеселений.
Обнаружил Циммерман и другие особенности отношения к простому человеку. Приглядевшись к домашнему обиходу в аделаидских домах, он писал: "Для нас, избалованных всегдашней готовностью русских слуг исполнять во всякое время наши приказания, самая отличительная черта в здешнем домашнем обиходе состоит в крайне редком появлении прислуги в доме вообще. Все делается в определенное время Слуги изредка лишь показываются на глаза, и здесь никому не вздумается помыкать ими из-за всякой безделицы. Отношение к ним господ вообще таково, что не оскорбляет человеческого достоинства".
В феврале 1882 в Южной Австралии побывала русская эскадра под командованием контр-адмирала Аврамия Богдановича Асланбегова. В нее входил крейсер "Африка" и клиперы "Пластун" и "Вестник". Перед этим корабли посетили Сидней, Хобарт и Мельбурн. В Мельбурне пребывание их было омрачено появившимися в печати фантастическими "разоблачениями" русских планов захватить Мельбурн. Не смотря на это Асланбегов получил "самое любезное приглашение от мэра г. Glenelg'а остановиться у них на рейде", а поскольку, писал Асланбегов в своем отчете в Морское министерство, "так называемый порт Аделаида тоже совершенно открытый, то я решился бросить здесь якорь и тем самым исполнить особенное желание жителей" Гленелга. Однако, когда русская эскадра совершив быстрый переход от Мельбурна, пришла туда в воскресенье 26 февраля (н.ст.), они застали местное начальство врасплох и "несколько часов простояли на якоре не получив никаких официальных знаков внимания со стороны местных властей", - писали газеты.
Оправившись от неожиданности, жители Гленелга постарались восстановить свое доброе имя и устроили русским морякам самый пышный прием (надо сказать, что адмирал славился тем, что он высоко ценил соблюдение этикета по отношению к себе, считая себя посланцем великой державы). В отчете в министерство он писал: "При съезде моем на берег устроена была необыкновенная овация: весь город вышел навстречу, мэр на пристани встретил меня спичем, и неумолкаемое «Ура» провожало вдоль всей пристани до Town Hall, где явилось шампанское, тосты, выражавшие удовольствие видеть русскую эскадру, и представители города приступили с просьбой остаться лишний день, чтобы дать им возможность устроить бал в честь русской эскадры. Нельзя было не согласиться, и я дал им слово". Русские были с почестями приняты и в Аделаиде губернатором колонии У. Джервойсом. На следующий день "мэр г. Аделаиды совместно с министрами устроили большой пикник в горах, куда были приглашены и все офицеры".
Близкое знакомство с "верхами" аделаидского общества имело неожиданное продолжение. Мичман Всеволод Руднев с "Африки" (который годы спустя прославит свое имя будучи командиром героического "Варяга") вспоминал: "Однажды, гуляя по улицам, мы остановились у мясной лавки, интересуясь выставленным в окне вдруг видим знакомое лицо в костюме мясника внутри лавки. Хозяин лавки в свою очередь, узнав нас, просил зайти в лавку, где и отрекомендовался министром каких-то дел. «Вы были у меня вчера с визитом, и я вижу, что вы узнали меня и смотрите с изумлением на мой костюм. Здесь мы все одинаковы: в парламенте министры, в городе лавочники»."
На третий день русские посетили городок Порт Аделаида. "И в этом маленьком городе тоже была устроена парадная встреча, - пишет Асланбегов, и когда в Town Hall'е мэр во время спича выразил сожаление, что эскадра встала не в их порте, то мне осталось только их утешить словами, что, вероятно, следующие русские суда предпочтут стоянку у них порту Glenelg." И он делает неожиданное заключение: "Интрига этих двух портов выражается в каждом слове, а по справедливости можно только сказать, что один хуже другого". Увы, патриотичные порт-аделаидцы, не подозревая о скептицизме Асланбегова, раздули в газетном отчете его мнимые восторги до невероятных размеров "прелестная маленькая гавань Порт Аделаиды", "восхищение тем, что энергия может достичь за такой короткий срок", "он осознает огромные преимущества замечательного рейда Порт Аделаиды" и даже: "судя по тому, что уже достигнуто, это будет одна из лучших и богатейших колоний в мире".
И наконец был бал, устроенный жителями Гленелга. К замешательству русских моряков оказалось, что здесь "дам приглашают на весь танец у нас во время легких меняются дамами, а здесь уж если взялся вертеть, то верти, пока музыка не кончит играть вальс". Но они вскоре решили проблему: "Мы перестроили по-своему: уговорили дам менять кавалеров, на что они, по своему непостоянству, легко согласились, и все пошло как по маслу", - рассказывал Руднев. А на утро, 3 марта, русская эскадра навсегда покинула воды Южной Австралии.
На рубеже XIX-XX веков русские путешественники продолжали посещать Южную Австралию. В 1896 году здесь побывали брат и сестра Константин и София Витковские. Об этой поездке София рассказала в своей книге «Вокруг земли». Именно с Аделаиды началось их знакомство с Австралией. На Софию Аделаида произвела приятное впечатление: «Мы почему-то были предубеждены против Аделаиды..., но город был так мил, что предубеждение быстро рассеялось. Окаймленный зеленой гирляндой садов, среди обступавших его голубоватых гор, сам беленький и чистенький, он производил чрезвычайно веселое впечатление». Но в ее отзыве сквозило и разочарование: «Вот мы и видели Аделаиду и имеем право сказать, что побывали в Австралии. Что же? Особенного ничего, город, как город и люди, как люди, только растительность отчасти нова». Это было неудовлетворенное стремление найти в Австралии экзотику; его, впрочем, испытывали многие русские.
Натуралист Александр Ященко в 1903 году тоже начал свое путешествие по Австралии с Аделаиды. Он приехал сюда для сбора естественнонаучных и антропологических материалов. Он внес большой вклад в исследование Южной Австралии, и столетие его путешествия сюда заслуживает быть отмеченным и русскими, и австралийцами, тем более что недавно его книга об этом путешествии была переведена на английский язык. Ященко побывал во многих научных и учебных заведениях Аделаиды; установил контакты со многими учеными, привез в Россию большую коллекцию естественнонаучных и этнографических материалов. Во время поездки он вел дневник и подробно описал многие стороны жизни аделаидцев, будь то нравы в железнодорожном вагоне, закусочная на колесах «для простолюдинов», арест пьяного на улице или посещение премьер-министра: «Как известно, доступ в приемное время к премьерам Австралии легок и прост, так как не требуется никаких изменений в костюме».
Ященко оценил уважение к науке, характерное для жителей молодой колонии. Так, главный комиссар полиции Мадлей, увидев неподдельный интерес Ященко к хранившимся у него в кабинете изделиям австралийских аборигенов, «неожиданно выразил желание подарить мне несколько вещей. На мое вполне естественное смущение он поспешил прибавить: Для науки я всегда и везде готов служить.» «Нужно ли передавать о моей радости в полном смысле этого слова.... пишет Ященко. - Презент мне состоял из каменного топора с рукоятью (древняя редкость даже для австралийских музеев), редкого каменного ножа в ножнах из коры, таинственного камня церемоний со знаками, колдующей палочки-указки (несущей смерть указуемому), украшений груди и чресл, женского дорожного мешочка, копьеметальника и четырех бумерангов и туфлей из перьев эму. Если судьба поможет мне довезти все это до России, я привезу поистине драгоценный дар центральной Австралии русскому музею».
Окрестности Аделаиды чем-то напомнили ему Россию: «Зимой здешние крики отчасти напоминают наши степные речки, когда они пересохнут в знойное лето. Даже эвкалипты вдоль усохших русел не казались мне незнакомыми, да и весь пейзаж не имел вида совсем чужого». Казуарины, например, напомнили ему русские ветлы. Сходные чувства вызвала у него и равнина к северу от Аделаиды, по которой он проезжал на поезде: «И представить себе, что когда-то эта равнина была покрыта лесом, хотя редким, но все-таки лесом, по которому бродили семьи аборигенов. Теперь это та же матушка Россия с ее бесконечными полями и лугами. Только здешние поля и луга имеют красноватую почву и летом совершенно меняют свой вид, превращаясь в желтую пыльную пустыню. И теперь по ней бежали змейки высохших криков, копии наших степных речушек». Он первым познакомил русских с австралийским способом приготовления чая: «Набрав сухого эвкалиптового валежника, мы развели костер. Над костром повесили котелок с водой. Когда вода вскипела, наш повар положил в нее две ложки чаю, а спустя минуту, согласно обычаю, влил в покрасневшую жидкость холодной некипяченой воды. У нас этот напиток непременно объявили бы вредным для здоровья, голословно веря в несовместимость сырой воды с кипяченой. Не скажу, чтобы с русской точки зрения чай был вкусным, но все же он был недурен, и я выпил его с удовольствием».
Конечно, самым интересным было путешествие Ященко в северо-восточную часть колонии, к озеру Киллалпанинна, на миссионерскую станцию. В своем дневнике он описал простой и суровый мир жителей австралийского буша. Среди этих людей он чувствовал себя как дома. На миссионерской станции он познакомился с пастором Рейтером, который много лет жил среди аборигенов диери, изучая их культуру, и с пастором Карлом Штреловым, автором одного из первых классических трудов, посвященным аборигенам Центральной Австралии. Вместе с аборигенами Ященко бродил по окрестностям станции, наблюдая их непревзойденные навыки жизни в этих полупустынных районах и собирая естественнонаучные коллекции. Ященко, например, описывает, как аборигены находили деревья, в стволах которых жили съедобные гусеницы «величиной с хорошую толстую сосиску». Абориген, очистив кору дерева, запускал в ход сделанную из веточки палочку с крючочком, «ловко поддевал и вытаскивал жирную гусеницу. Это мы едим, - прибавлял старик и как бы в оправдание добавлял: - Очень вкусно.» Описал Ященко и как аборигены добывали в пустыне воду из корней растений и огонь методом трения. Много пишет он и об их искусстве следопытов.
В 1903 году Южную Австралию посетил корабль «Джигит», о визите которого известно очень мало. Бывали здесь и другие путешественники Николай Крюков, собиравший сведения о ее сельском хозяйстве, и Павел Нечаев, приезд которого на конгресс Ассоциации содействия науке совпал с началом первой мировой войны. И Ященко, и Нечаев описывали в своих отчетах встречу с директором Ботанического сада Хольце и его женой русской из Вятской губернии, но о наших соотечественниках, поселившихся в Южной Австралии, о судьбе которых будет рассказано ниже.
В Южной Австралии еще со второй половины 19 века стали селиться иммигранты из России. Здесь их было меньше, чем в других штатах за исключением Тасмании, и россияне, оседавшие в этой колонии, имели свои особенности. В 1881 г., когда русские впервые были выделены в переписи населения Южной Австралии как отдельная группа, их число составляло 91 человек; из них лишь 16 человек жили в Аделаиде, а 17 человек занимались мореплаванием, живя обычно на корабле. К 1891 г. их число составило 189 человек, причем количество моряков возросло в 3 раза. К 1911 г. численность россиян составляла уже 379 человек.
В Южной Австралии, как известно, первоначально был значителен процент немецких переселенцев, лютеран. Не удивительно, что лиц, связанных с Россией, мы находим среди немцев. Одним из первых поселенцев в Южной Австралии был Готфрид Любаш из Германии. В его некрологе говорилось, что он участвовал в бегстве из Москвы с наполеоновской армией в 1812 г. Одним из первых русских поселенцев в Аделаиде был Оскар Рейхер. Русский путешественник Эдуард Циммерман, побывавший в Аделаиде в 1881 г., рассказывает: «Директор [ботанического сада] Шомбург сообщил мне, что в Аделаиде живет выходец из России, а именно учитель музыки из Риги. Я, конечно, не преминул познакомиться с ним. Профессор музыки, как здесь обыкновенно зовут учителей, двадцать восемь лет тому назад покинул Ригу и поселился с женой в Аделаиде, где и жил все это время, давая уроки на фортепиано». Он рассказал Циммерману, «что в первое время его пребывания здесь дикие австралийцы бродили еще в окрестностях города, и ему не раз случалось встречаться с партиями дикарей в первобытном их состоянии».
Особенно интересна история семьи Хольц (или Хольце, как их стали называть в Австралии), судьба которой тесно связана с Северной территорией, входившей первоначально в состав Южной Австралии, и с Аделаидой. Морис Хольц (1840-1923) родился в Германии, где получил специальность ботаника, в 1862 г. он иммигрировал в Россию, где женился на русской дворянке Евлампии Симоновне Мезинцевой (1848-1937) и поселился на ее родине в Вятской губернии. В 1872 г. неясные семейные обстоятельства вынудили их покинуть Россию и в 1873 г. они эмигрировали в Австралию и, привлеченные слухами о золотой лихорадке, поселились в Пальмерстоне (ныне это часть Дарвина) у. Они привезли с собой и своих детей, родившихся в России Николая (1866-1913), Владимира (1867-1961) и Людмилу (1871-1971). Первые годы жизни на жарком севере оказались для молодой семьи чрезвычайно трудными: Евлампии, привыкшей к служанкам и горничным, пришлось зарабатывать на жизнь стиркой... Ее внучка Виннис Редигер пишет: «Физическая работа, которой ей пришлось заниматься в силу необходимости, уронила ее очень низко в глазах других белых поселенцев. Ей было особенно трудно потому, что она не могла хорошо говорить по-английски, а также потому, что она принадлежала к нации, которую ненавидели». Только когда ее дети пошли в школу, Евлампия стала осваивать английский вместе с ними. Что касается детей, то они с самого начала чувствовали себя в Пальмерстоне как дома. Постепенно семья стала преуспевать, особенно после назначения Мориса Хольце правительственным садовником в ботаническом саду Пальмерстона в 1878 г., где его сын Николай помогал ему. Отец и сын много сделали для развития тропического земледелия на Северной территории. В 1891 г. Морис был назначен на пост директора ботанического сада Аделаиды и семья переехала на юг, а Николай Хольце заменил своего отца на его посту в Пальмерстоне. В это время его встретила София Витковская, побывавшая в Дарвине в 1896 г. Она была удивлена, что он совсем забыл русский язык.
Ко времени отъезда в Аделаиду Хольце уже были частью австралийского общества, их дом в Пальмерстоне стал центром культурной и общественной жизни молодого поселения. «Приехав сюда как чужаки, ищущие приюта, они уезжали в Аделаиду будучи любимыми, уважаемыми гражданами Австралии», пишет их внучка. И все-таки русское происхождение Евлампии находило проявление в ее православии, в сохранении в их меню некоторых русских блюд, в подписке на русскую газету, в ее рассказах детям и внукам о ее жизни в далекой России, в том, что однажды она сшила русский крестьянский костюм для Людмилы на бал-маскарад. Русский язык, который муж Евлампии знал, в их семье постепенно вытеснялся английским. В 1903 г., когда в гостях у Хольце побывал Александр Ященко, он отметил, что «благодаря тридцати годам, проведенным безвыездно в Австралии, она испортила свой русский язык и вполне изменила обычай и привычки. Она уже выражалась: «Шесть годов», «когда имеете свободное время» вместо «если имеете» и т.п. Но говорила все это все-таки по-русски. Она поставила крест на свое русское прошлое, и на мой вопрос, не скучает ли о русском снеге, поспешно ответила, что нет, и в подтверждение правильности своего взгляда сослалась на сына, который ребенком, лет двадцать тому назад, на предложение возвратиться в Россию ответил удивлением и отрицанием». В 1914 г. у них побывал другой русский ученый, Александр Нечаев, который с большой теплотой пишет об их жизни, о том, что Морис Хольце после стольких лет в Австралии чувствовал себя скорее англичанином, чем немцем.
Любопытно, что память о семье Хольце, пионерах Северной территории, осталась и в ее топонимах. В Дарвине, около Ботанического сада, есть улица Хольце, есть они и в других городах Австралии. В честь Людмилы была названа речка (Ludmilla Creek) в окрестностях Пальмерстона; сейчас так называется целый район Дарвина. Австралийцы, к сожалению, произносят это название как «Ладмила»! Владимир Хольце (известный под именем Валлаби) 50 лет проработал на телеграфной станции Поуэл Крик, расположенной на полпути между Пальмерстоном и Алис-Спрингсом. В честь него названа дорога Валлаби Хольце около Дарвина.
После передачи Северной территории под контроль федерального правительства в 1911 г. возник план основать на Северной территории русскую колонию (русские как раз в это время хлынули в Квинсленд с Дальнего Востока), туда были отправлены ходоки Леандро Ильин (о котором я рассказываю в книге My Dark Brother) и Константин Владимиров, которые поддержали эту идею, но, в силу разных причин, она не увенчалась успехом. Тем не менее русские на Северной Территории в 1910-30-е годы были довольно многочисленны. Что же касается самой Южной Австралии, то к началу первой мировой войны этнических русских здесь было не много, в основном преобладали моряки из Прибалтики и финны. Крупная колония россиян существовала в индустриальном центре Порт-Пири, где они работали на медеплавильном заводе. Здесь выделялась группа осетин, насчитывающая несколько десятков человек, многие из них вступили в армию во время первой мировой войны. Всего же Южная Австралия дала не менее 112 добровольцев-россиян.
Источники: А.Беломор. Из записной книжки моряка. СПб., 1901, с.352-355; The South Australian Advertiser, 10, 11, 16, 17 May 1870; Д. Южная Австралия. Аделаида. Кронштадтский вестник, 28 марта 1871. А.Б.Асланбегов. Рапорт командующего отрядом судов в Тихом океане от 11 июня 1882 г. В кн.: Е.В.Говор, А.Я.Массов. Российские моряки и путешественники в Австралии, М., 1993, с.175-181; В.Ф.Руднев. Кругосветное плавание крейсера "Африка" в 1880-1883 годах, СПб, 1909, с. 115-118; South Australian Register, 27-28 February, 1-3 March 1882. (Материалы из южноавстралийских газет были любезно присланы мне много лет назад аделаидцем Олегом Шароглазовым, очерк которого "Русские в Австралии" был опубликован в российской печати.)
Опубликовано в журнале «Австралиада» 2001, no. 29, p. 9; 2002, no. 30, p. 8, no. 31, pp. 13-14, no. 32, pp. 12-13, 2003, no. 34, pp. 10-11.